«Зидж Улугбека»

Астрономические таблицы, или зиджи, сыграли важную роль в развитии астрономических методов. Среди многочисленных зиджей, широко распространенных в странах Востока, особое значение имел «Зидж Улугбека», составленный в XV в. под руководством правителя Самарканда Улугбека на основании наблюдений местной обсерватории. Точность этих таблиц превосходила все, достигнутое ранее на Востоке. Лишь в XVII в. Тихо Браге удалось добиться сравнимой с самаркандскими наблюдениями точности, а затем и несколько превзойти ее. Неудивительно, что «Зидж Улугбека» постоянно привлекал к себе внимание астрономов, как на Востоке, так и в Европе.

В XVII в. в Англии были изданы три отрывка из этой работы (в латинском переводе): 1) календарная глава «Об эрах и эпохах», 2) «Таблицы долгот и широт главных городов» и 3) «Звездный каталог», содержавший 1018 звезд. Тщательное сравнение звездных каталогов Птолемея, Тихо Браге, Риччьоли, Вильгельма IV — принца Гессенского и Гевелия с каталогом «Зиджа Улугбека», проведенное Я. Гевелием в его «Предвестнике астрономии» [229], показало высокую точность данных самаркандского ученого. Это значительно повысило интерес к трудам Улугбека и других астрономов стран Востока, изучение которых в Европе продолжалось и в XVIII в.

Обсуждая с Вахушти вопросы, связанные с астрономической основой его карт, Делиль узнал и о том, что грузинский царь и его сыновья давно работают над переводом «Зиджа Улугбека» на грузинский язык. Выяснилось также, что Вахтанг VI является обладателем весьма редкой в те времена в Европе полной копии персидской рукописи самаркандского астронома.¹ Это положило начало длительному и плодотворному сотрудничеству Делиля и его коллег с Вахтангом VI, его сыновьями и их окружением.

Как видно из письма Делиля к французскому миссионеру Э. Сусье от 29 апреля 1738 г.,² он заинтересовался Улугбеком и китайской астрономией еще в 1713 г. в Париже. Его учитель Кассини, начав изучение первых материалов по китайской астрономии, присланных в Париж французскими миссионерами из Индокитая, пришел к заключению, что в них допущена грубая ошибка. Он решил, что все даты китайской хронологии сдвинуты на 5 столетий. Такой вывод вызвал горячую полемику среди парижских астрономов. Для выяснения спорных вопросов китайской хронологии Делиль обратился к изучению важнейших календарных систем, принятых у разных народов мира. Весьма полный обзор по данной теме он нашел в отрывке из «Зиджа Улугбека», опубликованном в переводе Гривса под названием «О знаменитых эрах и эпохах» [216].

Титульный лист рукописи «Зиджа Улугбека», принадлежавшей Вахтангу VI.

Вскоре Фрере познакомил его с воспитанником иезуитской миссии в Пекине Аркадием Хуаном. Этот китаец владел французским языком и в то же время мог свободно читать древнекитайские тексты. Вот почему миссионеры именно его послали в Париж для работы в Королевской библиотеке. Каталогизируя китайские материалы этой библиотеки, Хуан вместе с помогавшим ему Фрере работал также над составлением китайско-французского словаря и грамматики китайского языка. Делиль в течение нескольких лет (с 1713 г. и вплоть до смерти Хуана в 1717 г.) обучался у него китайскому языку. Под его руководством Делиль освоил и китайскую астрономию. Этим занятиям немало способствовало то обстоятельство, что, как оказалось, Хуан жил на одной улице с Делилем, в соседнем с ним доме. Тщательное изучение первоисточников вскоре убедило его в том, что предположение, высказанное Кассини, было ошибочным. Сведения, почерпнутые из первоисточников по древнекитайской астрономии, точно совпадали с данными, приведенными Улугбеком и собранными миссионерами в Китае. Таким образом, первое же обращение к труду Улугбека доказало Делилю надежность этого источника и вызвало у него желание когда-нибудь изучить полный текст сочинения самаркандского астронома.

Можно представить, как он обрадовался, узнав, что именно такая рукопись и была у грузинского царя! Выяснилось, что она представляла собой копию с персидской рукописи шахской библиотеки в Тегеране, снятую по заказу Вахтанга VI во время его пребывания в Персии. Как показано в статье Р.Р. Орбели [230, с. 3], там же в 1712—1719 гг. он начал переводить «Зидж Улугбека» на грузинский язык с помощью мирзы Абд ар-Ризы Тавризского. Работа затянулась на много лет. Он продолжал ее и в России, куда в 1724 г. приехал со всей своей свитой, состоявшей из 1400 человек [112, с. 63]. Бакар и особенно Вахушти деятельно помогали отцу, как, впрочем, и секретарь Вахтанга VI М. Кавкасидзе.

Как было показано в гл. 3, изучение приведенной в «Зидже Улугбека» таблицы широт и долгот наиболее известных городов Востока позволило Вахушти уточнить положения множества опорных пунктов на составленных им картах Грузии. Однако и в 1728 г. грузинский перевод «Зиджа Улугбека» все еще не был завершен. Наибольшие трудности встретились при переводе астрономических и географических терминов и таблиц. Именно здесь Делиль мог оказать грузинским исследователям большую помощь.

Результаты совместной работы Делиля с Вахтангом VI и его сыновьями можно проследить по некоторым сохранившимся рукописям этого перевода. До настоящего времени, по утверждению Орбели [230], известны три рукописи грузинского перевода «Зиджа Улугбека».³ Рукопись М12, переписанная секретарем Вахтанга VI М. Кавкасидзе, по-видимому, служила для переводчиков рабочим экземпляром. Рукопись S161, по мнению Орбели [230, с. 3], является копией рукописи М12. Неполная рукопись Е107, вероятно, была первоначальным вариантом перевода, оставшимся незаконченным.

На полях и в тексте основной рукописи M12 сохранились многочисленные пометки, исправления, дополнения. Кроме того, в эту переплетенную рукопись было вложено множество небольших карточек с записями астрономических, географических и математических терминов на персидском, грузинском и французском языках. По-видимому, пометки и карточки с трехязычными надписями появились в результате совместной работы Делиля и его грузинских коллег над совершенствованием грузинского перевода «Зиджа Улугбека». Перевод, безусловно, стал гораздо лучше. Да и Делиль в свою очередь получил возможность познакомиться с полным текстом сочинения Улугбека, ранее известного ему лишь по отдельным опубликованным фрагментам.

К 1730 г. грузинский перевод «Зиджа Улугбека» был в основном завершен. Этот перевод давал представление о персидском оригинале лишь в общих чертах, а в местах, затрагивавших вопросы религии, переходил в сокращенный пересказ. Такой результат не удовлетворял Делиля, мечтавшего о подготовке точного перевода, который смог бы донести до читателя не только основной смысл астрономических положений «Зиджа Улугбека», но и дать полное представление также о художественных, стилистических и языковых особенностях этого замечательного памятника науки и культуры Востока.

Для выполнения такой задачи требовался специалист высокого класса. Такого человека Делиль нашел в лице Кера — талантливого немецкого востоковеда, еще до приезда в Россию получившего известность расшифровкой арабского куфического письма. Во время пребывания Миллера в заграничной командировке в Лейпциге в 1731 г. Кер сам нашел его и предложил свои услуги для работы в Петербургской Академии наук, вручив Миллеру несколько экземпляров своих опубликованных работ. В «Истории Академии наук» Миллера приглашение Кера в Петербург было описано весьма подробно, с интересными деталями [50. т. 6, с. 216—» 218]. Исходя из этого, можно полагать, что Делиль придавал очень важное значение приглашению Кера. Миллер начал усиленно хлопотать за него перед Шумахером. Тот был также не прочь принять такого сотрудника, тем более, что в Кунсткамере хранилась обширная коллекция восточных медалей и монет. Каталог ее никто не брался составлять из-за обилия куфических надписей, которые тогда, кроме Кера, никто не мог и прочесть.

Однако важной «помехой», не позволявшей, по мнению Шумахера, работать Керу в Академии наук, была его неказистая внешность. Вот как описывает ее Миллер: «...г. Кер был человек уже в летах (в 1731 г. ему исполнилось 39 лет, — Н.Н.),⁴ маленького роста, с большой головой и непропорциональным телом... он сильно хромал, носил большой длинный парик, который он вряд ли когда-либо снимал, ...свою восточную ученость он ценил выше всего. Он не имел опыта в общении с высшим светом и часто служил объектом насмешек, особенно тем, что был очень влюбчив...» [50, т. 6, с. 217]. Наконец, изворотливый Шумахер нашел выход из положения, устроив Кера профессором восточных языков в Иностранную коллегию. К концу 1731 г. были закончены последние формальности, а в начале 1732 г. Кер уже приехал в Петербург. Он активно взялся за изучение восточных рукописей Иностранной коллегии, к которым получил доступ, и за обучение восточным языкам нескольких русских юношей. В их числе были и ученики, присланные из Академии наук. Вскоре и сам Кер стал весьма активно работать в Академии «внештатно».

Он составлял описание обширной нумизматической коллекции Кунсткамеры, переводил с чагатайского языка «Генеалогию» Абу-л-Гази и даже вместе с Байером выполнял перевод надписей на восточных картах в Географическом департаменте. Таким образом, опасения Шумахера о «непригодности» Кера к работе в Академии не оправдались. Он быстро вошел в дружный коллектив петербургских астрономов и стал здесь необходимым и весьма полезным сотрудником, активным участником всех начинаний петербургских ученых, в которых он мог чем-либо помочь.

Однако самым главным делом Кера стала подготовка совместно с Делилем полного перевода «Зиджа Улугбека» на латинский язык. Особое внимание Делиль уделял переводу введения, где, как он надеялся, должны были подробно излагаться резко отличные от европейских принципы составления восточных астрономических таблиц, весьма важные для пользования этими таблицами. Большой интерес представляла и история создания «Зиджа», которая должна была освещаться также во введении. С перевода введения и решено было начать. Как можно судить по протокольной записи о заседании Академической конференции от 25 июня 1739 г., этот этап работы был успешно выполнен. Делиль и Кер в присутствии президента Корфа, а также Эйлера, Гейнзиуса, Винсгейма, Леруа, Штелина и других сообщили о своих результатах: «Г. проф. Делиль представил и зачитал одно изложенное на французском языке и относящееся к астрономии сочинение, которое представляет собой нечто вроде заметки об астрономических таблицах, написанных Улугбеком на персидском языке. Эта состоящая из 3.5 листов рукопись была сдана автором по окончании доклада в архив, и при этом он просил, чтобы ему разрешили сделать с нее копию. После того, как г. проф. Кер начал переводить вышеупомянутые улугбековы таблицы с персидского языка на латинский и принес с собой эту свою работу, чтобы сообщить ее Академии, он по просьбе его превосходительства (президента Корфа, — Н.Н.) зачитал не только то, что успел сделать, но также и представил Академии латинское предисловие и, наконец, все снова с собой взял» [49, т. 1, с. 557].

Оригинал статьи Делиля «Об одной персидской рукописи астрономических таблиц Улугбека»⁵ изучен и опубликован [231]. Выступление Кера и сделанный им перевод предисловия Улугбека [232] также удалось найти, но уже в Архиве Парижской обсерватории. И. наконец, там же по нашей просьбе и указанным шифрам Д.Л. Ватейшвили нашел одну небольшую, но очень важную запись Делиля, освещающую начало его совместных, с Кером работ над переводом «Зиджа Улугбека». Вот ее текст: «В экземпляре рукописи астрономических таблиц Улугбека, — писал Делиль, — который был мне одолжен в Петербурге одним грузинским князем (по-видимому, Вахушти, — Н.Н.) и который я велел переписать г. Керу, есть большая таблица фаз Луны, из которой я велел переписать заголовки по-персидски и перевел цифры, находящиеся во многих колонках, в оригинале написанные большей частью черной [тушью], но некоторые из них также красной. У меня нет ни перевода с персидского, ни объяснения цифр этой таблицы, так же как и для всех других астрономических таблиц Улугбека, числа которых я перевел».⁶

Итак, от Вахушти Багратиони Делиль получил рукопись, принадлежавшую Вахтангу VI. Кер снял с нее копию, по которой Делиль перевел таблицы фаз Луны и другие цифровые материалы и начал их изучать, оставив Керу текстовую часть.

Пока астроном изучал таблицы, востоковед провел сравнительный анализ всех доступных ему текстов рукописи «Зиджа Улугбека» и составил полный критический текст «Зиджа»,⁷ с которого и начал свой перевод. Персидский текст был написан им на левой стороне листа, а правая — оставлена чистой. Она предназначалась для латинского перевода. Это объясняет, почему Кер, а затем и Делиль, продолживший после его смерти работу над переводом «Зиджа Улугбека», не могли сдать рукопись в архив — они не могли лишиться единственного экземпляра, с которым постоянно работали.

В мае 1739 г. Кер закончил перевод предисловия Улугбека и составил полное оглавление всего «Зиджа». Делиль помогал ему в переводе астрономических терминов, исправил ряд ошибок, вкравшихся в таблицы и перевод. Кроме того, он завершил обзор, который должен был служить введением к их совместной работе. Результаты ее они представили Академической конференции 25 июня 1739 г. Теперь во всех деталях можно восстановить события того памятного дня.

Заседание открыл Делиль, сделавший доклад «Об одной персидской рукописи астрономических таблиц Улугбека». По окончании он передал текст доклада в архив. Он представлял собой французский автограф Делиля, написанный убористым почерком на толстой бумаге, сшитой в виде небольшой тетради форматом в одну восьмую листа, без обложки. Рукопись была тщательно отредактирована и подготовлена к печати, но так и осталась неопубликованной.

Хотя в латинском переводе Байера она вошла в предисловие к его «Китайскому музею» [94, т. 1, с. 1—145], правда, без ссылки на ее автора, а фрагменты из ее французского оригинала широко использовал в своем введении к переводу «Зиджа Улугбека» Л.А. Седийо [234, т. 1], работа Делиля к XX в. оказалась забытой. Даже И.Ю. Крачковский, упоминавший доклад Кера в своих «Очерках по истории русской арабистики», ни словом не обмолвился о докладе Делиля, сделанном на том же заседании [235, с. 46].

В обращении к читателю, предпосланном «Китайскому музею», Байер следующим образом отметил участие Делиля в написании обширного предисловия к книге: «В предисловии некоторые места исправлены Делилем. Под этим именем следует понимать Жозефа Никола Делиля» [94, т. 1, л. 2]. «Некоторые места», по выражению Байера, представляли собой большие отрывки из доклада Делиля об Улугбеке, включая переписку его по этому поводу с рядом ученых XVIII в. Все эти материалы он предоставил в распоряжение Байера, а затем выправил и их латинский перевод, сделанный Байером. Участие Делиля в составлении предисловия к книге Байера легко доказать путем сравнения его с документами и рукописями из архива Делиля. Как видно из переписки ученого, все его корреспонденты прекрасно видели долю его участия и сердечно поздравляли с выходом «Китайского музея». Однако в дальнейшем, в XIX в., имя Делиля как востоковеда совершенно не упоминалось. Так, работа Делиля по истории восточной астрономии оказалась окончательно и совершенно несправедливо забытой.

Страница перевода Г.Я. Кера «Зиджа Улугбека».
Сверху — персидский текст; знизу — его латинский перевод.

Однако работа «Об одной персидской рукописи астрономических таблиц Улугбека» и в настоящее время представляет большой интерес прежде всего потому, что содержит детальный обзор наиболее важных трудов восточных астрономов и историю их изучения в Европе, а не только сочинений Улугбека, как можно было думать по ее названию. Обзор поражает глубиной и разносторонностью познаний автора. В то же время изложение материала — предельно ясно и лаконично. Анализ астрономических рукописей, приведенный в докладе Делиля, говорит о его свободном владении материалом, о хорошем знании первоисточников. Так, например, он не пропустил ни одной работы и ни одного автора, которые могли бы быть ему известны в то время. Высокий профессиональный уровень доклада Делиля, сделанного в XVIII в., нисколько не уступает аналогичным обзорам таких крупных востоковедов XX в., как В.В. Бартольд и И.Ю. Крачковский [236, 237].

Одного этого было бы достаточно для того, чтобы привлечь внимание к незаслуженно забытой работе Делиля. Несомненно, что она вскоре займет достойное место в истории отечественной и мировой науки, а ее автор по праву будет признан выдающимся востоковедом и историком науки XVIII в. Следует отметить, что многие идеи Делиля и сегодня не утратили своей актуальности, а часть из них еще ждет дальнейшего развития в исследованиях современных ученых.

В связи с большой важностью работы Делиля «Об одной персидской рукописи астрономических таблиц Улугбека» остановимся подробнее на ее содержании. Делиль начал свой доклад следующими словами: «Все согласны с тем, что изучение истории наук приносит пользу, но это занятие, лишь полезное и приятное в каких-либо других науках, становится абсолютно необходимым в астрономии, которая есть не что иное, как постоянное сравнение наблюдений всех времен с теориями и системами, придуманными для обоснования этих наблюдений» [231, с. 107, 108].

Такое определение астрономии как науки, неразрывно связанной с историей, и утверждение Делиля о невозможности нормального развития ее вне этой связи весьма интересны. Ведь и в настоящее время далеко не все специалисты столь же ясно представляют себе роль истории науки в астрономии. Тем более ценно, что Делиль пришел к такому выводу еще в XVIII в. В различных рукописях он нередко высказывал эту же мысль, однако наиболее четкая, даже чеканная формулировка ее дана в докладе об «Одной персидской рукописи астрономических таблиц Улугбека». Несомненно, что и все петербургские коллеги разделяли мнение Делиля о важнейшей роли истории науки вообще и истории астрономии в особенности.

Статья Делиля содержала ряд деталей по истории изучения восточных рукописей в Европе, в настоящее время почти забытых. Таково, например, сообщение о том, как оказался в архиве Гевелия «Каталог неподвижных звезд» Улугбека, переведенный Хайдом. По утверждению Делиля, он был прислан Гевелию на рецензию Лондонским королевским обществом и после смерти ученого остался в его архиве. Великолепное знание материала позволило Делилю внести ряд дополнений и поправок в работы востоковедов своего времени. Весьма интересны замечания ученого об установленном Кером различии между собственно арабскими и индийскими цифрами и их использовании на Востоке. Они свидетельствуют о том, что Делиль хорошо понимал этот вопрос.

Большой интерес представляли также сообщения Делиля о научной школе Улугбека и главном инструменте Самаркандской обсерватории, почерпнутые им из сочинений, оставленных младшим сотрудником Улугбека Али Кушчи, переселившимся после гибели своего покровителя в Стамбул. Делиль писал об Улугбеке: «Поскольку он сам был весьма могущественным князем, он мог делать совершенно королевские затраты для развития астрономии. Он приказал построить в Самарканде... великолепнейшую школу, которая, говорят, не имела себе равной во всем мире. У него было более 100 человек, содержавшихся в этой школе на его средства и занятых исключительно изучением наук. Главным образом там культивировалась астрономия, и говорят, что для наблюдений, которые проводились в этой школе, использовали квадрант, радиус которого был столь же велик, как высота свода храма Святой Софии в Константинополе, которую оценивают более чем в 180 футов (58.5 м, — Н.Н.)» [231, с. 113].

Дискуссия о том, каким был главный инструмент Самаркандской обсерватории — квадрантом или секстантом, имеет давнюю историю. Как известно, французские историки астрономии Ж.С. Байи [238] и Ж.Б. Ж. Деламбр [239], писавшие свои труды на основе материалов Делиля, тем не менее поставили под сомнение его утверждение об использовании в Самаркандской обсерватории такого квадранта на том лишь основании, что им трудно было представить себе, чтобы в XV в. могли построить такой гигантский инструмент. Они полагали, что речь шла, вероятно, о гигантском гномоне или, в крайнем случае, о секстанте меньших размеров. Это мнение, базировавшееся на легковесных домыслах, а не на изучении первоисточников, тем не менее получило широкое распространение. Правда, выдающийся востоковед Л.А. Седийо, издавший в 1853 г. французский перевод «Зиджа Улугбека» с использованием архива Делиля, поддержал его мнение о квадранте как главном инструменте Самаркандской обсерватории [234]. Однако эта точка зрения в последнее время имела очень мало сторонников.

В 1908—1909 гг. были проведены первые раскопки руин Самаркандской обсерватории, обнаруженных археологом В.Л. Вяткиным. Он нашел остатки гигантского инструмента, установленного в меридиане, и первоначально принял их за фрагмент квадранта радиусом 40.2 м. Раскопки продолжались в 1914 и 1941 гг., но не дали определенных результатов, так как прерывались двумя мировыми войнами. Лишь в 1948 г. экспедиция Института истории и археологии Академии наук Узбекской ССР под руководством В.А. Шишкина завершила последний этап раскопок.

При обсуждении вопроса о главном инструменте обсерватории сильное влияние на археологов оказало мнение астронома Г.Д. Джалялова, высказанное еще в 1944 г. и опубликованное в 1947 г. [240]. Он обратил внимание на тот факт, что незадолго до приезда в Самарканд ведущий сотрудник этой обсерватории ал-Каши составлял описание знаменитого «секстанта Фахри». Отсюда было сделано логичное предположение, что, приглашая его в Самарканд, Улугбек хотел поручить ему строительство точно такого же инструмента. Мнение Джалялова [241], поддержанное Т.Н. Кары-Ниязовым, получило широкое распространение как в астрономической, так и в востоковедческой литературе, хотя и оспаривалось Н.Л. Леоновым в 1960 г. [242].

Изучение забытых работ петербургских ученых XVIII в., связанных с подготовкой перевода «Зиджа Улугбека», начатое при поддержке академика АН Узбекской ССР В.П. Щеглова в 1973 г., показало обоснованность утверждения Делиля относительно того, что главным инструментом Самаркандской обсерватории был квадрант. Тщательно просмотрев все собранные нами материалы, Щеглов [243] предложил О.С. Турсунову провести полный и точный обмер всех сохранившихся плит инструмента, которыми была облицована его меридианная дуга.

В 1978—1979 гг. Турсунов впервые провел тщательную инвентаризацию материалов, найденных при раскопках. Это помогло обнаружить несколько ранее не замеченных плит. На них оказалась градуировка. Против некоторых делений были нанесены цифры, обозначенные арабскими буквами. Как показало исследование, сохранились все плиты северного конца меридианной дуги с надписями от 57 до 80° и без надписей — с 80 до 90°. В другом конце дуги — с надписями от 19 до 21°. Ранее все найденные плиты с обозначениями градусов были уложены впритык, что затрудняло изучение их градуировки. Таким образом, стало очевидно, что главным инструментом Самаркандской обсерватории был квадрант совершенно оригинальной конструкции [244].

Итак, историко-астрономические работы петербургских астрономов XVIII в. помогли установлению истины, что в свою очередь явилось серьезным подтверждением надежности и других полученных ими результатов. Невозможно перечислить все интересное, что содержалось в статье Делиля. Остановимся лишь на одном — на рукописи, с которой выполнялись грузинский и латинский переводы.

Схема квадранта Самаркандской обсерватории Улугбека. Закрашены сохранившиеся части облицовочных плит, ранее уложенных впритык друг к другу.

Ее описание, приведенное Делилем, помогло найти и саму рукопись, которая не вошла в каталог, составленный Б.А. Розенфельдом [233]. Отсутствие принадлежавшей Вахтангу VI рукописи в библиотеках СССР, казалось, бросало тень на репутацию Делиля, который, как документально доказано, «одалживал» ее у сына грузинского царя. Однако с любезной помощью Ватейшвили и сотрудников ИР АН Грузинской ССР им. К.С. Кекелидзе нам удалось найти и саму рукопись. Она хранится в том же институте в Тбилиси, ее шифр — № 621. Как свидетельствует грузинская надпись, именно этой рукописью пользовался Вахтанг VI при подготовке своего перевода.

Написанная черной тушью на толстой желтоватой бумаге, украшенная синими с золотом заставками и написанными красной тушью заголовками и таблицами, она выглядела весьма нарядно и, надо полагать, произвела должный эффект на участников Академического заседания 25 июня 1739 г. Продемонстрировав рукопись и кратко пересказав ее содержание, Делиль выразил надежду на то, что будет завершен перевод главной части «Зиджа» с сопровождающим его текстом, где могли оказаться и наблюдения. Свой доклад он закончил такими словами: «...следовало бы пожелать, чтобы г. Кер согласился предпринять полный перевод, к которому я обещаю добавить замечания, которые могли бы служить мемуарами по истории арабской и персидской астрономии, где я показал бы связь ее с индийской и китайской астрономией и пользу, которую отсюда можно было бы извлечь для европейской астрономии. Пока же мы можем иметь удовольствие заслушать перевод, который г. Кер уже сделал с предисловия к этой работе, написанного самим Улугбеком, и которое никогда еще не переводилось и не публиковалось до сих пор.

Поскольку это предисловие писал великий князь, и оно предшествовало работе, предмет которой он очень любил, следует быть готовыми к тому, чтобы найти здесь россыпи всех цветов красноречия и восточного стиля. И, следовательно, перевод этого предисловия должен был стоить г. Керу тем большего труда, а нас он тем лучше должен заставить понять его большие способности к восточным языкам, столь отличающимся от европейских языков по способу выражения мыслей» [231, с. 116, 117].

Статья Делиля вполне современна также и по форме. Она содержит ссылки на литературу с точным указанием автора, названия, года и места издания, страниц, совершенно так, как принято в настоящее время. Это позволяет, не принимая ничего на веру, проверить каждое из его утверждений и убедиться в их обоснованности. Нельзя забывать о том, что наличие подобного научного аппарата в работах XVIII в. — явление весьма редкое. Арабская и персидская транскрипция имен и названий, неоднократно приводимых Делилем, так же как и переводы некоторых из них, свидетельствуют о его хорошем владении этими языками.

Доклад Делиля служил введением к выступлению Кера, который сообщал о сделанном им переводе с персидского на латинский язык обширного введения к астрономическим таблицам Улугбека. Это был первый в Европе перевод, опередивший аналогичную работу Седийо более чем на 100 лет [234].

Кер предпослал своему переводу небольшое вступление на латинском языке — типичное для XVIII в. и наглядно демонстрирующее «восточную ученость» ее автора. Написанное в торжественном тоне, по всем правилам латинского красноречия, перегруженное многочисленными примерами из восточной и античной истории и литературы, где исторические факты некритически перемешивались с вымыслом, оно утратило в настоящее время всякое научное значение. Как резко это вступление Кера, которое сегодня нельзя читать без иронической улыбки, отличается от строго научного и убедительно аргументированного доклада Делиля, и теперь звучащего вполне современно!

Однако Кер великолепно знал восточные языки и был хорошим добросовестным переводчиком. Вот почему подготовленный им перевод предисловия к «Зиджу Улугбека» нисколько не утратил своего значения и в наши дни. Он был первым в России и одним из первых в Европе переводов, выполненных непосредственно с восточного оригинала. Бережно следуя тексту, Кер довольно точно передал все богатство и эмоциональность языка Улугбека, насыщенного характерными для Востока образами, пословицами, поговорками и цитатами из Корана.

Предисловие распадается на две резко отличающиеся друг от друга части. Первую — мифологическую и вторую, являющуюся предисловием в собственном смысле слова, где излагается история создания «Зиджа Улугбека» и перечисляются все, участвовавшие в работе над ним. Готовя свой перевод, Кер снабдил его краткими аннотациями на полях текста, позволявшими Делилю быстро находить нужное место и вносить в него необходимые поправки. Первая часть предисловия была аннотирована Кером следующим образом: «Хвалы богу за создание неба, Солнца, Луны и планет, неподвижных звезд, Земли, а также человека и за возвышение пророков, в особенности Мухаммада, его друзей и родственников».⁸

Вторая часть предисловия открывалась обращением Улугбека к читателям «Зиджа», в котором рассказывалось, что множество государственных дел, связанных с необходимостью «заботиться о судьбах народов», помешало ему одному закончить работу над «Зиджем». Тогда он «...нашел себе некого мужа, чье усердие летит на крыльях, а чья ученость настолько глубока и обширна, что превосходит все пределы и границы возможного, и чья душа ненасытна в тщательных и осмотрительных поисках совершенных... выводов, в сопоставлении предметов, а также в передаче разделов, достойных памяти» [232, с. 111].

Весьма любопытны строки, в которых Улугбек излагал свой взгляд на систему подготовки научных кадров. Готовя себе помощника, Улугбек «...наставил его в обуздании своих замыслов и ненасытности в занятиях наукой, прилежных и искусных, и взнуздал его поводьями усердия — крепкого и изобильного, а отчасти и передал ему свою склонность к чтению, отысканию высшей и собственным умом добытой истины или науки наук, а также склонности к наглядному представлению тонкостей или премудростей для достижения высшей мудрости. Вот так и действовал он до тех пор, пока... этот слабый и бедный человек не стал... соответствовать тому, что от него требовалось (согласно этому арабскому изречению): "Всякий, кто что-либо изучает и силы напрягает, своего добьется"» [232, с. 111].

Излагая принятую в Самаркандской обсерватории и медресе систему подбора и подготовки научных кадров, историю создания «Зиджа Улугбека», предисловие очень ярко характеризует и личность самого Улугбека, властного и могущественного правителя, беззаветно влюбленного в науку. Это тем более интересно, что такой образ противоречит сложившемуся в советской историографии представлению об Улугбеке как о «человеке не от мира сего», всецело занятом лишь научными исследованиями. В предисловии нашла отражение и вся сложность положения Улугбека — султана, гонимого реакционным мусульманским духовенством и вынужденного ссылками на Коран доказывать свое право заниматься наукой. Предчувствием близкой трагической гибели пронизаны заключительные строки предисловия, в которых Улугбек обращался к своим читателям из будущих поколений: «...к тем, ...кто от природы одарен добрыми качествами и редкими талантами, а также к тем из вновь родившихся поколений, над кем властвуют разум и высшая мудрость, или же к тем, кто получил хотя бы самые малые познания» с просьбой: «Пусть те, кто способен исправить какую-нибудь описку и погрешность, да исправят ее! Ведь это человеческое свойство (ошибаться) неизбежно приведет к тому, что и в нашем учении, мускус источающем, и в нашем пере, жемчужины рассыпающем, обнаружится какая-нибудь погрешность... пусть ошибку такого рода честный и благочестивый муж... обойдет молчанием и простит, а не разгласит коварно и вероломно... (помня этот арабский текст из Корана): "Те, кто, слыша молву, воспринимают из нее лучшее, те наделены благоразумием и их прославляют избранные". Итак, пусть каждый простит и исправит! Да вознаградит его за это бог!» [232, с. 113].

Далее в предисловии следовало перечисление всех, кто помогал Улугбеку и его придворному астроному, подготовленному так, как описывалось выше. Вот как Кер проаннотировал эту часть текста: «Тот, кто из-за дел царства... не мог закончить этот труд, поручил его завершение четырем астрономам: 1) Кази-заде ар-Руми... После его смерти — 2) Гияс ад-Дину Джамшиду, а после кончины того — 3) Шукр Аллаху и 4) Али Кушчи, который и довел до конца весь труд».⁹ Приведенный перечень показывает, что вместо всем известных трех помощников Улугбека, Кер называет еще одного, никому неизвестного Шукр Аллаха.

Здесь Кер несомненно стал жертвой забавного недоразумения, основанного на том, что в арабском тексте собственные имена никак не выделяются, и поэтому порой трудно отличить имя человека от благопожеланий. Точный смысл фразы, смутившей Кера, переводится так: «Слава богу, закончились бедствия наставника моего...» (речь шла о смерти ал-Каши). Вот это-то «слава богу» Кер и перевел как имя нового помощника Улугбека. Делиль не стал иронизировать по поводу этой ошибки, а весьма тактично» поправил Кера в своем докладе, четко перечислив трех всем известных помощников.

Перевод Кера не утратил своего значения и после издания в 1853 г. французского перевода «Зиджа Улугбека», выполненного Седийо [234], так как тот пользовался неполным персидским текстом и переводил его весьма вольно, допуская значительные искажения оригинала. Делиль высоко ценил талант Кера. Он сразу же понял большую научную значимость его работы о происхождении арабских цифр из Индии, отмечал важность сделанной им расшифровки куфического письма и мечтал о том, чтобы Кер завершил полный перевод «Зиджа Улугбека». Однако этим обширным планам не суждено было осуществиться. Через год после своего выступления Кер умер, а Делиль в 1747 г. уехал в Париж. Так как перевод не был завершен, Делиль взял рукопись с собой и продолжал работать над ее переводом, теперь уже на французский язык. После его смерти рукопись была передана в архив. Теперь она находится, как отмечалось, в Архиве Парижской обсерватории.¹⁰ Ее, так же как и «Китайский музей» Байера, широко использовал Седийо при подготовке французского перевода «Зиджа Улугбека». В его книге упомянуто, что первое издание этого перевода он опубликовал в 1839 г. Знаменательно, что этот перевод вышел через 100 лет после того, как был выполнен первый перевод, подготовленный Делилем и его петербургскими коллегами.

Примечания

1. ИРАН, персика-каджар коллекция, № 621.

2. ЛО ААН СССР, ф. 1, оп. 3, № 27, л. 60—68.

3. Одна из них хранится в ИРАН (шифр S161), две другие — в ЛО Института востоковедения АН СССР (шифры М12 и Е107).

4. Как молоды были первые петербургские академики, если даже 39-летний Кер казался им пожилым!

5. ЛО АН СССР, Р. 1, оп. 35, № 2, л. 1—13.

6. АПО, А, 7, 10, № 23, л. 3.

7. Рукописи с полным текстом предисловия — большая редкость. Как видно из каталога Б.А. Розенфельда, в СССР имеется всего одна такая рукопись в Ленинграде [233, с. 268]. В Тбилиси обнаружена такая же рукопись, не вошедшая в каталог.

8. АПО; В, 5, 17.

9. Там же.

10. Там же.